Одинокий и строптивый
Владимир Бондаренко к юбилею Юрия Полякова
Вот и вечно молодой и энергичный Юрий Поляков переходит в разряд шестидесятилетних. Впрочем, это только самое начало долгого зрелого периода, до возраста Юрия Любимова целых 38 лет. Все впереди.
Юрий Поляков — несомненно, один из самых популярных в народе писателей перестроечного периода. Впрочем, он и сам себя какое-то время осознавал «буревестником перестройки». Вышедшие в журнале «Юность» в 1985-87 годах повести «ЧП районного масштаба» и «Сто дней до приказа» сделали его знаменитым на всю страну. Самое важное, что эти повести шли не вослед времени, не столько описывали происходящее, сколько формировали его. Сегодня анализировать повести, не учитывая прямого их воздействия на миллионы всклокоченных людей эпохи ранней перестройки, поверивших в разумные перемены, просто невозможно. Говорить о ранних повестях Юрия Полякова надо примерно так же, как говорят о знаковых спектаклях раннего «Современника» или Таганки — с учетом ауры их воздействия на умы свидетелей брежневского застоя. И никакие издевки эстетствующих критиков не вычеркнут эти повести из истории русской литературы. Впрочем, на Руси традиционна знаковость во времени тех или иных литературных произведений. Достаточно вспомнить «Что делать?» Николая Чернышевского или «Как закалялась сталь» Николая Островского.
Литература прямого действия. Последователи и завистливые эпигоны могут сколь угодно улучшать стилистику, углублять психологию героев. Но им в этой истории литературы ничего не светит, важно первое слово правды, как бы коряво иной раз оно не было произнесено. Важен впервые зафиксированный образ героя. И потому куда более усложненный и оснащенный современным литературным инструментарием «Стройбат» Сергея Каледина, продолжающий вроде бы тематику «Ста дней до приказа», уже не прозвучал. Обществом услышан не был. Да и забылся вскоре. Как и сам автор.
Юрию Полякову забытье не угрожало. Впрочем, он и сам не позволил бы себя забыть. Не тот характер. В литературу вместе с перестройкой пришел открытый, напористый, целеустремленный писатель. Одна беда, лишенный в то время, как и все его поколение, своей идеологии, национальной концепции развития. Былые идеологи превратили в надоевшие штампы идеи социализма. Ничего нового не возникало. Отсюда и произрастал «эскапизм» самого автора и его героев, отсюда и спасительная ирония. Отсюда и раннее одиночество Юрия Полякова. Как он сам сказал в беседе со мной в газете «День литературы»: «У меня так получилось, что я всегда был сам по себе. Когда печатался в «Юности», я все время чувствовал чужесть тех людей, которые группировались вокруг журнала. У них были иные взгляды на жизнь. Помню, уже в начале перестройки на каком-то сборище в «Юности» такую вакханалию устроили по поводу событий в Вильнюсе. Они все это говорили, а я сидел и думал: «Боже мой, я-то думаю совершенно по-другому». К сожалению, недолгий период сближения с руководством Союза писателей на Комсомольском проспекте тоже закончился пониманием, что я для них чужой. Я все-таки противник крайностей... Это мое одиночество чувствовали всегда и те и другие. И в ПЕН-клубе меня никогда своим не считали, смотрели как на врага, и на Комсомольском проспекте видели чужака... Для одних я был недостаточно космополитичен, для других недостаточно патриотичен. Видимо, это моя судьба. Которую мыкать мне до конца дней своих. Писатель, идущий своей дорогой, обречен на одиночество. Я свое одиночество осознал уже давно...»
Он одинок не только среди правых и левых. Он одинок среди эстетствующих авангардистов и среди народничающих традиционалистов. Он соединил увлекательность, занимательность и легкость восприятия массовой культуры и классическую литературную традицию, следование собственному стилю, трагичность, глубинный психологизм серьезной литературы. В результате Поляков не стал своим среди беллетристов, и высокомерно отстраняем интеллектуалами... К сожалению, и в поколении своем он тоже не нашел близких по духу, по задачам, по мировосприятию товарищей. Он был один с самого начала. Если бы их тогда, юных и талантливых, в середине восьмидесятых собралось хотя бы с пяток вместе: Юрий Поляков, Михаил Попов, Вячеслав Дегтев, Юрий Козлов, Вячеслав Артемов, Александр Сегень,— может быть, общей энергией они бы и изменили литературное пространство. Уверен, для того и нужны в юности литературные объединения и группы, всякого рода «Иркутские стенки» или же «Проза сорокалетних», — не только для собственного быстрого роста, но и для своевременного перераспределения литературного пространства, для изложения собственной художественной картины мира...
Нет, каждый из молодых в перестроечные годы выбирался в одиночку. Каждый из них не попадал, да и не стремился попасть в литературные стаи. Да и куда, в какую стаю было попадать тому же Юрию Полякову? И «Сто дней до приказа», и «ЧП районного масштаба», и «Работа над ошибками» мгновенно были отнесены прессой к так называемой «разоблачительной литературе». Сам молодой писатель без своего согласия зачислен в крутые ниспровергатели и очернители... Опытные политтехнологи во главе с секретарем ЦК КПСС по идеологии Александром Яковлевым, уже задумавшим свой переворот, умело использовали весь задор, веселую иронию, сродненность со своими героями молодого автора как еще один губительный заряд по державе. На чувства самого Юрия Полякова политтехнологам было глубоко наплевать. Его, как кумира молодых, выставили даже на первый план, в передовой окоп. Дабы увести за собой целое поколение таких же инженеров, «мэнээсов», студентов, тогда еще читавших «Юность» молодых работяг.
В своем, на мой взгляд, лучшем романе «Замыслил я побег…» Юрий Поляков, по сути, и описывает свои злоключения в перестройку. Я бы его сравнил сразу с двумя героями романа. Многое в характере и отношении к событиям Юрия Полякова напоминает главного героя Олега Башмакова, но никуда не уйти ему и от рыцаря Джедая. Если одному своему герою Юрий Поляков щедро дарит собственную иронию и одиночество, то другому доверяет свой романтизм. Амбивалентность самого Юрия Полякова, как бы демонстрирующая угрюмым критикам восьмидесятых жизненное воплощение реального героя из прозы сорокалетних, на самом деле скорее вырастает не из литературы, освоенной им в детстве (читать он предпочитал романтиков и фронтовых лириков), а из смутного времени восьмидесятых годов. Последние советские романтики, в школе верившие в приближающийся коммунизм, мало знакомые с уходящим в прошлое (и как оказалось, в будущее) холодом и голодом, споткнулись о бытовую неустроенность и всевозрастающую ложь геронтократии, не желающей уходить добровольно от власти. Романтическая лодка разбилась о быт, наткнувшись на айсберг лжи, пошла ко дну.
Герой первых повестей Юрия Полякова — не разрушитель. Не угрюмый ненавистник всего советского, и даже не нигилист, ни в коем случае не борец с режимом. Он любит свою страну, любит свою власть, но постепенно теряет к ней доверие. Поколение Поляковых могло оказаться спасительным поколением хунвейбинов, очищающих государство от циничных партократов, но не оказалось у нас в России своего Дэн Сяопина. Сплошные Волкогоновы и Яковлевы...
Может быть, блистательный успех первых повестей, умело раскрученный идеологами развала страны, и сделал бы из Юрия Полякова еще одного Приставкина или Пьецуха. Если бы не собственное скорое отрезвление. Это и было первое серьезное испытание Юрия Полякова: не дать увлечь себя паутиной новой лжи, отказаться от обслуживания разрушительного ельцинского режима. Всего три года разделяют 1987-й, время публикации в журнале «Юность» повести «Сто дней до приказа» у Полякова и моих «Очерков литературных нравов» в журнале «Москва», когда Юру стремительно объявили «буревестником перестройки», а меня — ее «врагом номер один»; и 1990-й, время возникновения газеты «День», где в первом же номере встретились две наши с Юрой статьи. Совпадающие по главным пунктам. Может быть, это разочарование в навязываемой стране колониальной демократии способствовало рождению по-настоящему серьезного русского писателя? Осталась у книг Юрия Полякова былая легкость чтения. Осталась спасительная ирония, осталась сентиментальность, но пришла трезвость мысли. Пришло осознание государственности, пришло литературное мастерство, пришла сложность реальных характеров, пришла трагедийность.
Юрий Поляков как бы по второму кругу входил в литературу со своим «Демгородком», с «Козленком в молоке». Теперь ему в литературе сам черт не страшен. Еще до «Кыси» Толстой и до кабаковских литературных антиутопий, до постмодернистских изобретательств Пелевина, легко и изящно он творит ультраавангардный «Демгородок», используя умело весь запас постмодернистских приемов, и быть бы ему вновь обласканным демпрессой, если бы он затолкал в придуманную им лагерную зону старых коммуняк или же ретивых поклонников «Памяти».
Но Юра почему-то умудрился в августе 1993 года в журнале «Смена», в самые напряженно-кровавые дни, в повести «Демгородок» с изящным бесстрашием выдуманным переворотом смести с власти легко угадываемого Ельцина и всех его сатрапов — более того, по велению своего ума и сердца упрятал их в строго охраняемую зону. Все свое ехидство развернул в сторону столпов демократии. Естественно, сразу же появились и разоблачители. Ниспровергатели таланта Юрия Полякова. Его попробовали списать за ненадобностью. Спешно перечеркивали все его творчество. Но читатель оказался умнее демократических ниспровергателей. На их глазах писатель заматерел, стал намного богаче его изобретательный язык, с сюжетом вообще Юрий Поляков делал все, что хотел, и все получалось. Хотите детектив — найдете у него такой, что злодея не разгадает до конца никакой знаток Шерлока Холмса. Хотите постмодернизм — вот вам каскад приемов, весь сюжет переворачивается вокруг самого себя, все становится игрой, весь мир разыгрывается, словно колода карт. Но сквозь литературную игру читатель доискивается до трагедии, в шуточках прячется драматизм сегодняшнего человека.
Любовная драма, сентиментальный роман, социальная сатира, антиутопия — все помещается на пространстве небольшой повести «Демгородок»... В самое нечитаемое время, когда люди были готовы к гражданской войне, когда противостояние президента и парламента, а по сути — двух половин народа, достигло опасного предела, все жадно накинулись на августовский номер «Смены». Повесть «Демгородок» ксерокопировали, передавали друзьям, зачитывали до дыр, боясь скорого запрета...
Каково было действующим государственным чиновникам, каково было обслуживающей их придворной культурной элите читать про себя талантливо написанные «гадости» и разоблачения в канун октябрьских событий? А ведь все персонажи легко угадывались, это еще более подчеркивает тогдашнее бесстрашие автора. Роман Арбитман в исступленно-либеральной тогда «Литературной газете» устроил писателю маленький погром: «Итак, поражение ненавистной «дерьмократии» на Руси, которое так долго обещали народу большевики, состоялось. Пусть на бумаге, но состоялось... Юрий Поляков на бумаге отыгрался за все обиды, общественные и личные... Как выяснилось, писателю благоприятствовала атмосфера полуправды, в которой можно было показать себя на правах «разрешенного» обличителя... Пока существовали «белые пятна» и закрытые области, легко и приятно было делать полшага вперед и открывать Америку. Когда игра в догонялки кончилась и читателя требовалось привлекать чем-то иным, кроме оперативности «отклика», Юрий Поляков был бессилен... Оказался без работы...».
Сегодня, когда Юрий Поляков, «бессильный и безработный», является уже много лет главным редактором той самой «Литературки», тотально провалившейся именно из-за ее исступленно-радикального либерализма, читать эти лживые строчки критика даже смешно. Что ни слово, то явная ложь. А написана и опубликована эта ложь в форме доноса была сразу же после октябрьского расстрела Дома Советов, когда еще шли аресты противников ельцинского режима.
Мол, берите тепленьким этого паршивца Полякова, осмелившегося издеваться над дерьмокрадами... Не случайно после статьи Арбитмана имя Юрия Полякова на долгие годы было вычеркнуто из списка авторов этой газеты. Какую «торопливую оперативность отклика» в ранней прозе писателя заметил Арбитман, если первые повести Полякова пролежали запрещенными в столе: одна — восемь лет, другая — четыре года? И почему же писатель оказался в 1993 году бессилен, если опубликовал как раз самый «оперативный отклик» еще в преддверии октябрьских событий? И в чем же заключалась полуправда его прозы?
Думаю, в том заключалась полуправда, по мнению тогдашней «Литературной газеты», что написана была проза Юрия Полякова: как ранняя, так и поздняя,— без ненависти к людям. И даже без ненависти к власти. В «Ста днях до приказа» — без ненависти к армии. В «ЧП районного масштаба» — без ненависти к комсомолу. В «Работе над ошибками» — без ненависти к школе. Да, с иронией, даже кое-где с ехидцей, но без ненависти. Без лютой злобы в сердце. А Роману Арбитману, так же, как и другим его радикально-либеральным коллегам по разрушению культуры, от писателей требовалась и требуется ненависть ко всем устоям и традициям, ненависть к человеку вообще. К его святыням и идеалам… И потому Юрий Поляков даже ранними своими повестями очень быстро оказался для демократов недостаточно разоблачителен. Хотя он даже падших героев-демократов в том же остросатирическом «Демгородке» не бьет наотмашь. Не по причине осторожности или недостаточной идеологичности. Когда надо, он не хуже Нины Андреевой не позволяет себе не поступаться принципами. Это уже характер писателя, чисто поляковская особенность. Он и в иронии, и в сатире, и в публицистике своей, и в самом убийственном ехидстве — мягок и сентиментален. Может быть, поэтому его недолюбливают нынешние критики. Сентиментальная ирония, сентиментальная трагедия и прекрасное знание языка улицы. Он не выдумывает слова. А внимательно слышит и видит. Реализм у него сидит где-то в печенке, и потому Полякову не страшен никакой постмодернизм, все может использовать не во вред реальному характеру, реальной жизни. Когда сейчас упорно ищут новый реализм, мне становится смешно — его ведь давным-давно открыл Юрий Поляков, легко и весело, без излишних потуг, соединяя классическую традицию реальности жизни и постмодернистский камуфляж.
И еще есть у него интуитивное предвидение будущих событий. Наш литературный Нострадамус. Юрий Поляков как бы видит свое время, и даже трогает его наощупь. А потом проверяет на перспективу. Не получилось стать предсказателем в октябре 1993 года, не совпал избавитель Отечества адмирал Рык с образом реального генерала Руцкого — ничего, можно и подождать. Хорошая литература пишется не на день, и не на год. Главное, писателю было ясно, что на смену проворовавшимся демократам вскоре придет новый жесткий порядок, а адмирал его будет наводить, летчик или же чекист — не так важно. Он ведь и избавителя Отечества в своей повести тоже по головке не гладит, запаса иронии и на него с избытком хватает.
Читая Юрия Полякова, я часто думаю — и все-таки, почему его так любят читатели: за веселую иронию, когда можешь при чтении и живот от смеха надорвать, или же все-таки... за любовь, которая почти исчезла из талантливой литературы, сохранившись лишь на страницах дамских романов?.. А у Юрия Полякова она прямо-таки неизбывна, неиссякаема. От народных корней, что ли, этот любовный оптимизм? Был бы он выходцем из выморочной и высушенной интеллигенции, подобно Виктору Ерофееву, то всю романтику любви давно бы уже разложил как надо, по сексуальным составляющим. Это герой Юрия Полякова мог бы сказать по нашему телевидению: «А у нас в России секса нет». Ту, реальную телевизионную женщину, не обнаружившую секса в России, обсмеяли тысячи раз, не заметив ее тогдашней правоты. В России тогда еще царила любовь — разная любовь: и возвышенная, и срамная любовь, и порочная любовь. А вот секса, как суммы технологичных приёмов, не более, не было. Так и в прозе Юрия Полякова, я бы сказал: этого нынешнего секса нет, а вот любви самой разной: и благородной, и срамной — навалом. Читатель, соскучившийся по любви, и раскупает все книжки Полякова на любые темы. Ибо у Полякова сюжет всегда многоэшелонированный. Детектив сменяет социальная сатира. Семейная сага дополняется производственным романом. Романтика дополняется трагедией. Но всегда есть отчетливая любовная линия. В каком-то смысле вся его проза: о мужчине и женщине, и о том, как непросто найти и удержать друг друга. Это мужская проза о любви. Часто с трагическим финалом. В моей любимой повести «Демгородок» после всех споров о дерьмокрадах и бунтовщиках, после погружения в социальную антиутопию, после едкой сатиры и веселых анекдотов остается для верных читателей еще грустная лирическая линия. Он и она, русский офицер и богатая студентка из Кембриджа. А после литературного переодевания — ассенизатор, вывозящий дерьмо из домов дерьмокрадов, и бедная поселенка под номером 55-Б, не имеющая никаких шансов когда-нибудь выехать из строго охраняемого Демгородка. Еще после переодевания: жених, готовящий побег, и беременная невеста, согласная на побег с любимым. Еще постмодернистский виток: и это уже агент спецслужбы адмирала Рыка и интриганка, скрывающая тайну счета, где хранятся неисчислимые деньги. И наконец, в финале повести: гибнущая на руках Михаила его любимая Лена. После всех неимоверных приключений и разоблачений Мишка стоит пригорюнившись в своей деревне неподалеку от разрастающегося демгородковского кладбища, затем пробирается к небольшому серому камню с надписью: №55-Б. «Стоит, сколько можно, а потом сломя голову бежит...» И весь остаток жизни проводит у этого камня. Как в старину: любовь до гроба. Сюжет русской сказки.
Юрий Поляков сознательно не выпадает из традиций русского классического романа. Ему с его легким пером куда легче было бы порвать со всеми традициями, без натужности и фальшивости тех же кабаковых или татьян толстых. Но мы уже запомнили, что Юрий не из родовитой интеллигенции, а из простого народа. Родители — рабочие. Родом из Рязанских деревень. Нынешний парадокс. Но именно люди из простонародья сегодня сохраняют истинное эстетство. Вкус к красоте традиций. К гармонии классики.
Юрий — эстет. Тонкий ценитель изящной словесности именно в русском преломлении. Выросший в рабочей среде. А затем в армейской и комсомольской. С такой анкетой он легко мог бы влезть на последний железнодорожный состав секретарской официальной прозы. И поехать по накатанным рельсам соцреализма, а позже легко соскочить, подобно Алексиным и Ананьевым, и перейти в ряды разоблачителей «скотского времени». Подобно дочке Вадима Кожевникова и сотням других литературных прилипал. Думаю, помешал талант и любовь к прекрасному. По-настоящему традиции ценит тот, кто ценит и понимает красоту. И тогда время Тургенева или Гоголя незаметно и незатейливо переливается во время Юрий Полякова. И восстанавливается литературная цепь времен. А через литературу сохраняется и душа народа. Вот потому и считаю, как бы ни осуждали меня скептики, Юрия Полякова народным писателем. Он не выше народа и не ниже его. Каков народ нынче, такова и его литература. А пишет Юрий Поляков при этом, как Бог на душу положит. Не разбирая героев на левых и правых. Как чувствуется, как дышится, так и пишет. Стихийно связанный с народом, он чувствует и стихию народной жизни. Потому можно считать его роман, «Замыслил я побег...» стихией народной жизни девяностых годов, энциклопедией характеров времен перестройки. И одновременно — семейной русской сагой, тоже традиционной для русской литературы. Через жизнь семьи смотрим мы на события в романах Льва Толстого, Николая Лескова, Михаила Шолохова. Жизнь семьи в прозе Трифонова и Бондарева. И вот жизнь семьи в романе Юрия Полякова. Полуразрушенная семья в полуразрушенном обществе. Спасение в иронии, в наплевательстве, в пофигизме. Даже хищник Аварцев воспринимается как что-то новое. Может быть, или сами хищники пообломаются, или в сопротивлении с ними вырастет новый тип героя. А наш герой Олег Трудович даже спорить с новым хищником не в состоянии. Единственный способ сопротивления: на самом деле выпасть с балкона тринадцатого этажа вниз. С балкона на землю, под защиту давно упокоившего фронтовика-инвалида Витеньки с его инвалидной коляской. Сам писатель признает: «Вот мой герой — Олег Трудович Башмаков. Это фактически Григорий Мелехов, но родившийся уже после колоссальных потерь генофонда — Первой мировой войны, 20-30-х годов, Великой Отечественной. То есть такой ослабленный, непассионарный Мелехов, также оказавшийся в революционной ситуации и тоже между двумя женщинами; и сам он ни от чего вроде не зависит, но при этом зависит от самого времени». Этакий «Тихий Дон» эпохи перестройки. Люблю крупные замыслы и смелые сравнения. Даже хоть частично осуществленные крупные замыслы движут всю нашу литературу. Не можешь дерзать — не пиши... По крайней мере, анализ поколения в романе налицо. Другого такого романа о перестройке на сегодня нет.
Кстати, после прочтения романа «Замыслил я побег...» обратил внимание на сильные финалы в прозе Полякова. Он концовкой может изменить весь сюжет. Может рывком из сентиментальной иронии вывести героя к трагедии. И всегда финалы непредсказуемы. Неожиданны. Даже в такой еще не многоходовой повести, как «Парижская любовь Кости Гуманкова», завершающей, по моему разумению, период раннего Полякова, вряд ли кто догадается, не дочитав повесть до конца, о судьбе знаковой дубленки. А значит, и о судьбе всей так и неначавшейся любви главного героя. Финал, как всегда, ужесточает события романа. Превращает семейный адюльтер в человеческую драму. Писатель оставляет своего героя в романе «Замыслил я побег...» висеть в воздухе, удерживаясь за спасительный край деревянного балконного ящика. Но сколько он еще сможет провисеть: минуту, две? И как его вытащат даже вместе две по-своему любимые им и любящие его женщины? Скорее всего, улетит на землю у них на глазах. Впрочем, в любом случае он раздавлен самим временем, как и все его поколение, не нашедшее в себе героизма.
Его Башмаков на самом деле — обессилевший советский человек, самой жизнью превращенный в эскейпера. Государство, состоящее из таких людей, не умеющих принимать решения, проживающих жизнь впустую, неизбежно развалится. Но, если уж сравнивать с «Тихим Доном», то вслед за опустошенным и усталым Мелеховым шли Мишки Кошевые, а кто идет за Олегом Башмаковым? Если одни Обломовы привели к Октябрьской революции, то амбивалентные беглецы Башмаковы привели к хаосу перестройки.
Писатель любит своего эскейпера. Ибо и сам чем-то близок ему. Добрый, порядочный человек, а что бежит от жизни, от любой ответственности — значит, с детства вложена была в него программа иждивенчества. Нерешенчества. Усталое время с детства закладывало усталость в своих героев. Но и субпассионарии, говоря гумилевским языком, не спасут положения. Вместо стройной программы выхода из тупика борцы с усталостью тоже не знают, что делать. И мечутся, как доблестный рыцарь Джедай, с баррикад августовских 1991 года на баррикады октябрьские 1993 года. Не Поляковым первым замечено: добрая половина лидеров перекочевала с августовских баррикад на октябрьские, включая самих Хасбулатова и Руцкого. Рыцари-джедаи, готовые и умереть за идею, и позвать других на подвиг, не знают лишь, за какую идею умирать и на какой подвиг звать. Вот и остается экзистенциальный подвиг любви. Остается выход спасения в семье. Может быть, тем еще близок мне самому роман Юрия Полякова «Замыслил я побег...», что он уже на ином витке времени завершает исследование последнего кризисного этапа красной цивилизации, который впервые был зафиксирован поколением детей 1937 года и художественно осмыслен прозой и драматургией сорокалетних. Мне, когда-то в конце семидесятых-начале восьмидесятых впервые обратившему внимание на этот феномен амбивалентного безыдеального героя, и когда-то не менее жестко раскритикованному и левой и правой официозной критикой, интересно было наблюдать в прозе Юрия Полякова чем заканчивается эволюция такого героя, как капитулирует без борьбы целое поколение, лишенное какой бы то ни было идеологии. Писатели, как пророки, рисовали мрачную картину будущего, но ни общество, ни власть имущие не желали слушать. Им нужна была лишь ложь во спасение. Юрий Поляков и сам признает свою преемственность от былой прозы сорокалетних, от впервые предсказавших разочарованных во всем и убегающих граждан писателей предвоенных лет рождения: «Или Зилов из «Утиной охоты» Вампилова — классический эскейпер, правда, тогда он назывался «амбивалентным героем». И когда возвышалась, казалось, непоколебимая махина советского общества, на ее фоне такой человек вызывал чувство очень доброе, его хрупкость, неумение разобраться в себе и в мире вызывали сочувствие. А когда все оказалось из картона, стало заваливаться, выяснилось, что эти люди не просто несчастные, но и очень опасные: ни общество, ни их близкие не могут на них опереться. В результате пострадали все — и очень немногие выиграли...» Получается, что Юрий Поляков своим романом поставил точку на уходящем времени. Обломовы нынче уходят со сцены. Что будет дальше?
Помню, к пятидесятилетию хотели было Юру чем-то наградить, то ли орденом, то ли медалью, но чиновники рассчитали: для ордена недостаточно заслуг перед властью, а медали маловато. Сам юбиляр посмеивался: «Нет, все по Кафке: решили, маловато будет. Надо бы орден дать, допустим, Дружбы. Все-таки человек давно в литературе работает, фильмов по его книгам с дюжину снято. Опять же «Литературка» – не «Мытищинская правда». Короче, документы переоформили и отправили по новой. Прошли они все этапы. Но в распоследней инстанции, перед тем как отдать на подпись президенту, опять спохватились: нет, орден многовато… Медаль! И снова-здорово. Третий год волокита тянется. Надеюсь, к 60-летию награда найдет героя. Смешно!»…
Ну вот, думаю, как раз к нынешнему 60-летию награда и найдет нашего героя. Впрочем, что для писателя все эти побрякушки? Народное признание, огромные тиражи и само количество изданий – это и есть высшая награда. К 60-летию выпустить более 60 книг, которые не залеживаются на полках, при том, что их никак не отнести к бульварным жанрам: детективам, ужастикам, юморескам, это и есть настоящий успех писателя, и пусть злобно завидуют все недоброжелатели. Это тоже часть заслуженного признания. В конце концов, если ты к 60 годам не нажил врагов, значит, ты мало чего сделал, и зря прожил свою жизнь. Так что я спокоен, у меня, как и у Юры Полякова, как и у других моих друзей Проханова, Личутина, Лимонова, Прилепина – врагов более, чем достаточно. Жизнь прожили не зря.
Прозаик, драматург, публицист; в молодости - и поэт, а в зрелом возрасте - еще и главный редактор авторитетного всероссийского издания «Литературная газета». Всё это Юрий Поляков. Первые значительные произведения Юрия Полякова - злободневные остросоциальные повести «Сто дней до приказа» и «ЧП районного масштаба» в 1980-е годы прочитала, кажется, вся страна. Со временем менялись темы, но неизменным оставался, так сказать, «критический реализм» Полякова - часто гротескный, заметный даже на фоне постмодернистского смешения жанров в поздних произведениях.
Его любят причислять к эстетам, тонким ценителям прекрасного, предполагают, что родом он из дворян, не меньше. А он, как на зло, родился 12 ноября 1954 года в простой рабочей семье. Первой незаурядные творческие способности Полякова выявила школьная учительница литературы И. А. Осокина. Окончил Московский областной педагогический институт, факультет русского языка и литературы. На старших курсах стал работать учителем. Творческий путь начал с поэзии (семинар поэтессы Л. Н. Васильевой). Стихи начал писать ещё в школе, а с 1973 году занимался в Литературной студии при МГК ВЛКСМ и Московской писательской организации. Посещал семинар поэта Вадима Сикорского.
Первое стихотворение Полякова было опубликовано в 1974 году в газете «Московский комсомолец», через три года газета поместила большую подборку стихотворений. После окончания института Поляков недолгое время преподавал в ШРМ, а потом его призвали в Советскую Армию, служил «заряжающим с грунта на 2С3 в ГСВГ», что это такое, даже не знаю. После армейской службы начал работать в школьном отделе Бауманского райкома комсомола. Через год перешел в газету «Московский литератор», где проработал до 1986 года, из корреспондента став главным редактором. В 1979 выходит первая книга стихов «Время прибытия», а в 1981 году — новая, «Разговор с другом». Широкую популярность писателю принесли повести «Сто дней до приказа» и «ЧП районного масштаба» — написанные в самом начале 1980-х, они были опубликованы лишь с началом «перестройки»: в январе 1985 «ЧП…» напечатал журнал «Юность», а через два года — и «Сто дней до приказа». Вскоре повесть «ЧП районного масштаба» была экранизирована, затем вышли фильмы и по другим произведениям. Свои философские наблюдения над жизнью современного общества Поляков отразил в книгах «Демгородок», «Апофегей», «Козленок в молоке». Одна из самых увлекательных вещей писателя — авантюрная любовно-детективная повесть «Небо падших» о жестокой цене, которую приходится платить за сверхстремительный успех и сказочное обогащение новых хозяев жизни. Более чем 130-тысячным тиражом вышел роман «Грибной царь» (2005), полный свежих афоризмов и едкой сатиры на духовно-нравственные и семейно-сексуальные метания топ-менеджеров среднего возраста.
Кандидат филологических наук (диссертация о фронтовой лирике). C 19 апреля 2001 года — главный редактор «Литературной газеты».В 2000-х выступил с серией публицистических очерков-памфлетов («Молчание кремлят» и др.) — о роли литературы в жизни постреформенного российского общества, писательском конформизме и рычагах манипулирования литературным процессом.
Нельзя не заметить своеобразный язык произведений Полякова, наполненный аллегориями и метафорами, изящных описаний эротики, насыщенный тонкой иронией, незаметно переходящей в лиризм. Он - лидер в жанре «гротескного реализма», в романах и повестях писателя, фрагменты которых носят публицистический характер, ярко дана сатирическая картина жизни российской творческой интеллигенции.
У Юрия Полякова, как в свое время у Пабло Пикассо, тоже творчество можно разделить на периоды: красный, белый, розовый, героический, романтический, иронический, сатирический, любовный. Или по романам: «Сто дней до приказа», «Демгородок», «Козленок в молоке», «Замыслил я побег», «Грибной царь»…
Юрий Поляков, о чём бы он ни писал, о водолазах или журналистах, бизнесменах или бомжах, депутатах или уголовниках, с неизбежностью выходит на проблемы выживания современного мужчины, вживания советского человека в новое дикое рыночное общество. Не случайно его назвал Сергей Михалков «последним советским писателем». Так и есть. Добавлю только, что это еще и чисто мужской писатель, которого очень любят читать женщины, ибо из его романов и повестей они узнают правду о своих мужьях.
От прошлого не уйти, да и не хочет никуда уходить от своего прошлого и прошлого своих сверстников Юрий Поляков. Кто сегодня лучше него разберётся в судьбах этого поколения, рождённого в пятидесятые послевоенные годы. Когда-то самого счастливого и безмятежного, благополучного поколения, ныне приходящего к власти в стране? Они все сегодня несчастны, ибо все закончили одну жизнь и начали жить по-другому, все как бы стали живыми покойниками, были советскими завлабами, докторами наук, инженерами, врачами, учителями, преуспевающими писателями, уличными торговцами, и вдруг их первая жизнь умерла, все погрузились на дно вместе с новой Атлантидой — Советским Союзом, многие и не выплыли, но кто выплыл и достиг берега, что ему было делать в этом невиданном и незнакомом мире?
Бандит из нашумевшего фильма «Бумер» отвечает на упрёки в свой адрес: «Не мы такие, жизнь такая». Пусть у Юрия Полякова не встретишь подобных отморозков, стреляющих налево и направо до тех пор, пока самих не перестреляют. Но суть остаётся прежней: не мы такие, жизнь такая. И если ты в нынешнее время выжил — значит, где-то уже совершил подлость, промолчал, отошел в сторону, кого-то потеснил, мимо кого-то равнодушно прошел мимо. При всей своей доброте Юрий Поляков предъявляет вполне справедливые обвинения и себе, и своим сверстникам, и всему обществу, тихо выживающему в столь безобразное время. Все мы виноваты, безвинных нет.
Я был на премьере его пьесы «Хомо эректус» в театре Сатиры, поставленной талантливым режиссером Андреем Житинкиным, одним из лидеров современного театра. Житинкин удивлён молчанием прессы, хотя на спектакли с трудом можно достать билеты, и на более тихие его премьеры приходило куда больше театральной критики, все газеты старались отреагировать. А такой успешный и творчески, и коммерчески спектакль как по чьему-то приказу обходят молчанием. Видно, по-прежнему «нам нужны такие Гоголи, чтобы нас не трогали…»
Сатирический взгляд на общество новых русских, на проказы новой буржуазии. По-моему, такой современной и злободневной премьеры в театре Сатиры не было со времен Николая Эрдмана. Галерея современных сатирических героев: продажный депутат, продажный журналист, студентка-проститутка, отсутствующий наркоман, и вновь преуспевающий бизнесмен Кошельков со своей женой Машей.
Юрий Поляков, мастер сюжета, запросто переделывающий своих героев из носителей зла в носителей добра и наоборот, мастер социального гротеска и в этой пьесе, как в романе «Грибной царь» , показал все слои нашего общества; и в центр пьесы поставил всё того же одинокого мужчину, сколачивающего своё счастье на несчастье не только других людей, но и на несчастье самого себя. Автор всегда всевластен над своими героями. И он старается не доводить их до трагедии, посмеиваясь над всеми, с добродушной улыбкой, но даёт моменты счастья каждому из несчастных героев.
Юрий Поляков, будучи реалистом и социальным психологом, не верит в счастье нынешнего неустроенного разлагающегося общества. Но отводит личную трагедию от каждого из своих героев. Этот в каком-то смысле драматургический вариант романа «Грибной царь» лишний раз свидетельствует о некровожадности писательского дарования автора. Всё видит, всё знает, всё понимает, и каждому оставляет надежду на спасение.
Лёгкое перо, занимательное чтение, круто раскрученный сюжет, романы превращений с тонким плутовским авантюрным уклоном, соединение серьезности замысла с живым разговорным языком — это всё с неизбежностью делает Юрия Полякова автором бестселлеров и увлекательных пьес. Его книги с неизбежностью занимают первые строчки в рейтинге раскупаемости, что в советское время, что в нынешний период. Его пьесы обречены на аншлаговые спектакли.
Его любят сравнивать с Сергеем Довлатовым, схожий ироничный подход ко всему, насмешка над всеми своими героями. Но у Довлатова нет такой социальной сатиры, нет протестности. И нет такого добродушия. Больше цинизма и издёвки. Даже над собой. Я скорее бы сравнил Юрия Полякова с Михаилом Зощенко, который и смеялся и любил своих героев одновременно, и давал нам социальный срез общества. Как наши тридцатые годы мы узнаем более точно не по политическим плакатам и публицистическим романам Эренбурга или Катаева, а по зощенковским живым героям, взятым из повседневности, так и эпоху перестройки, уверен, будут изучать по поляковским книгам, и будет понятно, почему всё же выжила Россия, в чем-то и изменив своим моральным принципам, в чем-то и проиграв, в чем-то и предав свои же интересы. Не самая лучшая из Россий — скажу я вам, но иного времени у нас нет, и иной России у нас нет. Можно ностальгировать по советскому времени, можно мечтательно вспоминать об эпохе Александра Третьего или Петра Великого, но жить нам приходится сегодня в окружении таких, как Михаил Свирельников, его друзей и недругов. Наверное, от читателей книги в немалой степени зависит и то, найдут ли такие герои своих Грибных царей, или же киллеры исправно будут и дальше уменьшать население России.
Как пишет Юрий Поляков: «Когда написал «Замыслил я побег», был убежден, что тему мужской судьбы на сломе эпох я для себя закрыл. Я сам этот слом переживал тяжело, в том числе в материальном смысле — как и многие писатели, я обнаружил, что книги перестали кормить. Отсюда и попытка разобраться — что же произошло с людьми, с семьей, во время этой малокровной революции. Потом начинаю писать «Возвращение блудного мужа» и с удивлением обнаруживаю, что опять вылезаю на ту же тему, что повесть примыкает к «Замыслил я побег». Я их связал какими-то второстепенными героями, и решил — вот уж точно всё… «Грибной царь» был абсолютно о другом… о двух друзьях, которые вместе служили офицерами, потом вместе пошли в бизнес, и как всё кончилось кошмаром… Я увидел, что вылезаю на ту же тему. И понял — почему. Роман «Замыслил я побег» — о человеке, которого время раздавило, он ему проиграл полностью. Но ведь были же и совершенно другие судьбы. «Грибной царь» — история человека, который сумел это время победить, смог реализоваться. А дальше возникает вопрос — какой ценой, чем он расплатился за успех… Тот роман был — что произошло с человеком, которого переехало время, а этот роман — чем же расплачивается советский человек, которому удалось стать постсоветским…»
Расплата ужасная. Если Юрий Поляков прав, и подобные кошмары преследуют по жизни всех нынешних хозяев жизни, то из них со временем улетучивается почти всё человеческое. Отменилось одно убийство, но с неизбежностью со временем последует другое, третье. С неизбежностью придется ломать судьбы людей, даже самых близких тебе. «Не мы такие, жизнь такая».
Пожалуй, кроме Александра Проханова с его остро политическими романами, никто так дотошно не исследует в художественной форме переход человека из одного состояния в другое, из советского в рыночное. Юрий Поляков, в отличие от Проханова, более традиционен и по форме и по содержанию, и потому больше интересуется не состоянием общества, а состоянием человека, конкретно — мужчины в этом обществе. Выживет ли, сломается ли, запьет ли, погибнет, выживет, какой ценой?
Мужчина на переломе — возраста, времени, пространства, моральных ценностей, материального достатка. Всё взято в самый неясный период. Как Григорий Мелехов в финале «Тихого Дона», бредущий незнамо куда.
С той страстью, с которой юный Юрий Поляков живописал недостатки советского режима в повестях «Сто дней до приказа», «ЧП районного масштаба», теперь он живописует все «прелести» нынешнего режима. Но нет того юного задора в его героях, которые готовы были смело устранять все недостатки советского времени. Усталые герои перестройки уныло и цинично устраиваются, кто как может в нынешнюю действительность.
Александр Проханов в своей прозе описывает изначальных противников перестройки, показывает трагедию советских государственников, героев баррикад 1993 года. Юрий Поляков берет, как правило, героями книг бывших борцов с ненавистной им советской властью, героев баррикад 1991 года и с сатирическим блеском демонстрирует их катастрофу. За что боролись, над чем смеялись?
Вот почему Юрия Полякова и любят читать все те, кто когда-то в конце восьмидесятых аплодировал Горбачеву, кто в августе 1991 года радовался победе демократии и справедливости. И кто честно признаёт сегодня свой обман и своё поражение. От опустившихся бомжей из бывших инженеров и конструкторов до изношенных капитанов малого и среднего бизнеса, давно уже готовых обменять все свои малые и средние купоны на стабильную жизнь советского времени.
Вот почему о нём не любят писать ни левые, ни правые критики. Левые не прощают ему и ранних разоблачительных повестей о надоевших всем недостатках времён застоя, и нынешнего якшания с властью, членства в президентских советах. Хотя почему-то другим подобное членство проходит бесследно для репутации. Правые не прощают разоблачений олигархического режима, прямой насмешки над собой, не прощают разочарования в идеалах первых перестроечных лет, не прощают даже признания в собственной виновности автора. Наши либеральные интеллигенты никогда ни в чём не виноваты. Всегда ответственность за собственные провалы охотно сваливают на других. И больше всего на народ, который их не понял.
Юрий Поляков, сам вышедший из рядовых слоёв этого народа, рабоче-крестьянских кровей, никогда не признаёт вину народа. Народ живёт и переносит все идиотства и властей, и интеллигенции, и чиновничества. Народ, скорее всего, смотрит на нашу жизнь глазами, близкими автору, с насмешкой и иронией, с недоверием и усталостью, даже с отчаянием, но без злобы и кромешной ненависти. Как в финале романа народ, отказавшись от пулемётов, находит своего грибного царя. И если жива Россия, значит, не такой уж и сказочный Грибной царь. Даёт ещё русскому мужику надежду на будущую жизнь?! И как нам в нашем большом общественном несчастье необходимы эти моменты личного счастья?!
После «Грибного царя» наступил некий период молчания, необязательной мелочевки. Недоброжелатели ликовали: кончился Юрий Поляков. Не принимали во внимание отдельные части новой эпопеи. И вот, наконец, в 2013 году вышел целиком в издательстве АСТ толстенный и увлекательный роман Юрия Полякова «Гипсовый трубач». Увлечённые читатели готовы были до этого автора разорвать на части: когда же будет конец? Сюжет прост: писатель Кокотов и скандально известный режиссёр Жарынин отправляются за город писать киносценарий. Они рассказывают друг другу множество реальных и придуманных историй, вспоминают любимых женщин и случайных знакомых. Но в их беззаботное, почти советское существование неожиданно вторгается большая игра, ставка в которой, как и положено при диком капитализме — собственность на землю в заповеднике… Как признаётся Поляков: «Роман неполиткорректный. Мои герои говорят о том, о чём говорят современные люди. Я считаю, что писатель обязан быть неполиткорректным».
Роман Юрия Полякова «Гипсовый трубач» соединяет в себе черты детектива, семейного романа, социальной сатиры и любовной истории. Можно вспомнить и «Декамерон», и Ильфа с Петровым, и Апулея… Впрочем, Юрий Поляков со своей искромётной иронией и изящной сатирой сам и без великих предшественников способен покорить любого требовательного читателя. В новой авторской редакции 2013 года собраны все части романа, а также рассказ писателя о его создании. Остаётся читать роман и восхищаться. И не заниматься ненужными спорами.
Сатирическая трилогия «Гипсовый трубач» показывает жизнь творческой интеллигенции в России 90-х и 2000-х. Но это скорее лишь фон для традиционных «поляковских» историй о любви и семье, о сексе и верности, об изменах и ссорах, о жизни и судьбе. Истории перетекают одна в другую, нанизанные на ось сюжета о писателе и режиссере, которые отправились в подмосковный дом отдыха создавать сценарий для фильма, а оказались втянуты в борьбу за приют заслуженных ветеранов творчества.
Поэт Андрей Дементьев (именно он, будучи главным редактором журнала «Юность», дал путевку в жизнь поляковским «ЧП районного масштаба», «Сто дней до приказа», «Работы на ошибками») назвал автора «Гипсового трубача» трехжильным, его роман остросатирическим, а сам Поляков – не политкорректным… Редактор книги Ольга Ярикова назвала «Трубача» сложносочиненным произведением, а в целом поляковскую прозу – «упругой». И это несмотря на то, что у всех, кто читает роман , из глаз брызжут слезы от смеха.
… Мне всегда был загадочен одновременно коммерческий, политический и общественный успех при всех властях незаурядного русского писателя Юрия Полякова. Поражала независимость его суждений при достаточно высоком официальном статусе.
Прирожденный лидер — скажете вы. Согласен, но таких-то власти и не любят, предпочитая опираться на сереньких мышек. Этим не объяснить редкое сочетание остро-критических, сатирических произведений, от которых должны беситься все чиновники и лизоблюды, всегда взвешенных точных аналитических статей, неизменное — может, даже подсознательное — тяготение к патриотической оппозиции и при этом уважительное отношение любых властных структур. Как будто в нем живут два разных человека. Догадка пришла в дни его юбилея.
Все официальные средства информации поздравляют его именно 12 ноября. Да и в паспорте черным по белому написано — 12 ноября 1954 года. А на самом-то деле родился Юра 13 ноября, как раз на чертову дюжину. Родители, простые советские труженики из рабочей среды, как и положено по тем временам, считали себя атеистами, но всякой нечисти по старинке побаивались и в приметы верили. Никак не хотели они своего ребеночка записывать на чертову дюжину. Боялись его несчастной судьбы в будущем. И уговорили в загсе записать сыночка на 12 ноября, дав этим ему хорошую защиту на всю жизнь.
12 ноября — это своеобразный оскароуальдовский портрет Дориана Грея. Всегда добропорядочный, всегда лояльный, всегда политкорректный.
Под знаком 12 ноября идет у Юрия Михайловича Полякова вся его благополучная номенклатурная жизнь.
Под знаком 12 ноября он становится в советские времена комсоргом всей писательской организации.
Под знаком 12 ноября его делают редактором газеты «Московский литератор» и предлагают пойти работать в ЦК комсомола.
Под знаком 12 ноября он после разгрома СССР становится на какое-то время одним из прорабов перестройки, входит в новые постсоветские официальные круги.
Под знаком 12 ноября уже в путинское время его назначают главным редактором вконец провалившейся радикально-либеральной «Литературной газеты».
Под знаком 12 ноября он становится членом президентского совета по литературе.
Но все эти годы какой-то чертенок тащит его с этих официальных кресел в темную подворотню. Где жизнь идет по законам 13 ноября.
Тут-то начинается другая, настоящая, подлинная жизнь писателя Юрия Полякова.
Тут-то комсомольский, партийный работник пишет разгромную правдивую повесть о развале комсомола.
Тут-то любимец Министерства обороны, летописец фронтовой поэзии пишет свои нашумевшие «Сто дней до приказа».
Тут-то прораб перестройки, уважаемый всеми либерал Поляков пишет буквально на другой день после расстрела Дома Советов в октябре 1991 года статью «Оппозиция умерла. Да здравствует оппозиция!», а вскоре публикует совершенно антилиберальную повесть «Демгородок», которую можно считать призывам к свержению ельцинского режима…
Тут-то литературный функционер пишет издевательскую, блестящую сатиру на писательские нравы «Козлёнок в молоке», после которой писательская масса дружно отвернулась от автора. Последствия успеха «Козлёнка в молоке» он ощутил на съезде писателей России.
Тут-то приближенный к демократическим властям писатель свободно печатается в газетах «День» и «Завтра», в своих полемиках и сатирах становясь наравне с бунтарями Прохановым и Лимоновым…
Это будто мне хорошо знакомый, добрейший Андрей Донатович Синявский в одной жизни преподает в театральном вузе, работает в академическом институте, печатается в толстых литературных журналах. А в другой жизни разудалый Абрашка Терц творит совсем уж непотребные ни для советской власти, ни для добропорядочных граждан сатирические повести и «Прогулки с Пушкиным». Но в Синявском сидел русский подпольный человек Достоевского.
У нашего юбиляра никакого подпольного человека нет, рожденные в два разных дня писатели носят одно и то же имя — Юрий Михайлович Поляков.
И всё-таки есть в его жизни эти две не скрещивающиеся линии. Одна линия — 12 ноября, в официальный, защитный от всех напастей по желанию родителей день рождения, эта благополучная линия не нарушается при любой власти, и без каких-то провалов ведет Юрия Полякова вверх и вверх по официальной лестнице.
Это, условно, линия собаки. Добропорядочного пса, не лукавого, не подличающего, но законопослушного и исполнительного. Её-то и отметят 12 ноября на юбилейном вечере дюжина помощников Путина и другие официальные лица. Вторая линия — подлинный день рождения 13 ноября 1954 года, эта линия и сделала Юрия Полякова настоящим писателем, блестящим сатириком, жестким публицистом, независимым русским мыслителем. Это линия волка, легко перепрыгивающего через все красные флажки. Я давно знаю, как бы ни нашептывали поляковские недруги и завистники, — эта линия у него главная, с этой линии он не сойдет. При столкновении 13 ноября с 12 ноября всегда победит линия непредсказуемого вольного творчества. Вот за эту линию жизни я и подниму свой бокал 13 ноября в день его шестидесятилетия.
Говорят, высокий британский чиновник Свифт тоже поражал подчиненных и начальников своими вольнодумными ироническими книгами.
Говорят, и вице-губернатор Салтыков-Щедрин приводил в недоумение, а то и в ярость чиновных коллег своими резкими сатирическими произведениями.
В этом сочетании двух дней кроется разгадка читательского успеха Юрия Полякова. Пишет-то свободные, разящие, ироничные книги автор, рожденный в чертову дюжину, но прикрывает его, находит пути распространения и пропаганды книг и пьес всегда благополучный, всегда энергичный именинник дня двенадцатого.
О нём не любят писать ни левые, ни правые критики, но книжки-то его точно почитывают. А это главное.
Да и в своей официальной жизни Юрий Поляков всегда опирается на ту линию, которая идет от его подлинности. Вот почему «Литературная газета», когда после периода радикального либерализма её возглавил Юрий Поляков, так резко изменилась, обрела вольное русское дыхание. Валентин Распутин даже назвал это подвигом.
Я -то думаю, что настоящий день рождения всегда, ещё со школьных времен, заполнял всё содержимое тех должностей и обязанностей, которые торжественно вручались высоким начальством писателю по двенадцатым числам. Но собака щедро делится с волком, а волк водит собаку по своим тайным лесным тропам. Волк с собакой давно уже подружились, и вместе расчищают русский лес.
Юрий Поляков не просто известный писатель, но автор, которого интересно перечитывать. Его произведения, выйдя в свет, сразу стали бестселлерами. Они выдержали рекордное количество переизданий, переведены на иностранные языки, экранизированы.
Да и сейчас, накануне своего шестидесятилетия, зачем ему устраивать резкую полемику по поводу Солженицына, ссориться с очень влиятельными людьми, так и опять ордена не дождется. Но ведь по существу, прав же он. Не отрицая значения Александра Солженицына, напоминает он и о других русских классиках ХХ века: Твардовском, Шолохове, Симонове, Астафьеве, уж, никак не ниже Солженицына. Да и в школах, на самом деле, лучше изучать «Матренин двор», или «Один день Ивана Денисовича», классические произведения о русском человеке, а не сборник лагерных легенд. Оставим их для историков. И все-таки, эта «чертова дюжина», это его истинный день рождения, просто вынудили его устроить шумную полемику прямо накануне юбилея.
Юра, поздравляю тебя от всей души! Новых книг и новых полемик…
«Свободная пресса»
http://polyakov.lgz.ru/about/175.php
Присоединяюсъ к поздравлениям и всем Волъным Филателистам советую : «Парижская любовь Кости Гуманкова»!
Книга, которая перевернула Фаэтону Мир!!!
